у страха глаза велики, или про документальность в историческом "разрезе"

[victorieuse1]

Кстати, я, наверное, слегка поясню свою мысль про жеводанского зверя и саранчу. Проговорю, так сказать. Это к вопросу о документальности, которая сильно мучает интересует в последнее время наше фотографическое сообщество. ) И я даже понимаю, почему интересует - с одной стороны, вот дошли мы в процессе развития до нового интереса к собственной стране и вообще, к людям. С другой- у нас большие трудности с пониманием документальности, т.к. в советское время рефлексия над современностью, особенно в визуальной форме (чем, собственно, и является фотография) не поощрялась. И это мягко говоря. Документальность как понятие в этом смысле прямо противоположно "соцреализму", который изображал "что должно быть", но в как бы "реалистичной" форме. И мы все дети этой системы - и нам всем нужно учиться "видеть" современность заново и более тонко проводить разграничения между собой и окружающим миром или между "как хотелось бы" и "как есть". Поэтому я понимаю, почему это сейчас так важно обсудить в сообществе - даже если мы и "отстали" в этих дискуссиях от мировой мысли, которая какие-то тонкие аспекты темы уже давно затронула и пришла к какому-то консенсусу.

И вот что интересно с исторической точки зрения. Приведенную картинку "жеводанского зверя" нарисовал свидетель. Свидетель, ага. Как и саранчу в книге Гомбриха (гравюра 16 века с совершенно жуткого вида животным - огромным, с лапами с когтями и чуть ли не клыками) рисовал тоже свидетель. Но рисовали они вовсе, конечно, не реально увиденное. В случае "жеводанского зверя" автор рисовал свои страхи, а также коллективное бессознательное - его страхи, фольклорные корни и верования. В случае саранчи "свидетель" рисовал, конечно, соответствующее место из Апокалипсиса. Т.е. они рисуют не "реальность", а разные другие интересные вещи, связанные с усвоенными "уроками" или бессознательным. Так действует традиционная культура. Это такой тип сознания, тип вИдения - важнее клише, традиция, повтор. Но вот что интересно было бы узнать- насколько сами эти авторы-свидетели ощущали, что они рисуют "саму реальность"? К тому же - вы будете смеяться, но в те времена все нынешние споры, которые как бы про фотографию, шли про другие виды "искусства"- живопись, литературу. Спорили конкретно о моральной стороне - нужно ли наряжать в "сахарную оболочку выдумки" "горькую пилюлю" окружающего мира? Не примет ли читатель/зритель "сфабрикованный", придуманный одним конкретным человеком образ за "правду"? И, может быть, художник/автор может отклоняться от "правды" в пользу правдоподобия, морального урока, высшей божественной истины?

Но вот в случае с гравюрами и рисунками мы, нынешние, теперь отлично понимаем, что это такой изящный как бы fake, стадия в развитии человеческого сознания. И вот мне интересно - как будут воспринимать фотографию последующие эпохи? Научится ли зрение видеть высокую степень искусственности, сконструированности в фотоизображении? Или закон "так было", то, что это запечатленный "точными" (физика+химия) инструментами будет продолжать работать и для последующих эпох?

Вот здесь мы еще с Дарьей Туминас об этом разговаривали. Очень интересный, на мой взгляд, вышел разговор 9и он, видимо, еще не закончен :)
http://nadya-sherye.livejournal.com/280903.html

А если кто-то мне подскажет, куда лучше выкладывать вордовские файлы, чтобы они сохранили форматирование, я выложу кусок своей диссертации десятилетней давности о разграничении понятий "правда", "вымысел", "ложь" и "правдоподобие".

Comments

[dmmuzalev.livejournal.com]

ну это за рамками текста, так что нам вольнО додумывать :)

Кстати, пока я искал цитату, встретил упоминание об эссе Набокова к столетию со дня смерти Пушкина с соблазнительным названием http://lib.ru/NABOKOW/Pushkin.txt_with-big-pictures.html (Правда и правдоподобие)
И в нем к моему изумлению обнаружилась некая тень ответа на Ваш вопрос "Научится ли зрение видеть высокую степень искусственности, сконструированности в фотоизображении?"

Вот еще одна цитатка:

"Вот что я считаю достаточно важным, фотография -- эти несколько квадратных сантиметров света -- торжественно откроет к 1840 году новую эру в изображении, продолжающуюся до наших дней, откроет так, что, начиная с этой даты, до которой не дожили ни Байрон, ни Пушкин, ни Гете, мы находимся во власти нашего современного представления и в этом представлении все знаменитости второй половины XIX века принимают вид дальних родственников, одетых во все черное, словно они носили траур по былой радужной жизни; чьи портреты всегда стоят в углах грустных и темных комнат, с мягкой, но отяжелевшей от пыли драпировкой на заднем плане. Отныне этот тусклый домашний свет ведет нас через гризайль века; очень возможно, что придет время, когда эта эпоха упрочившейся фотографии в свою очередь нам покажется художественной ложью, обязанной чьему-то особому вкусу, но все пока еще не так, и -- как же повезло нашему воображению! -- Пушкин не состарился и никогда не должен носить это тяжелое сукно с причудливыми складками, эту мрачную одежду наших прадедов с маленьким черным галстуком и пристегивающимся воротничком."

В сущности это всего лишь развернутая постановка того же вопроса. Но ее подробность дает нам возможность приблизиться к ответу. Фотография (в отличие от гравюры и рисунка) изначально допускает амбивалентность восприятия: можно смотреть и видеть то, что старался сконструировать автор, а можно извлекать детали и помещать их в качестве приправы в свою, выдуманную картину того мира, в котором они сфотографированы.

Допускает, но не обеспечивает автоматически. Для того, чтобы реализовать эту возможность, нужно было утратить интуитивную веру в правду существования этих манекенов с человеческими лицами. С той фотографией, которую знал Набоков, это уже неотвратимо произошло, потому что главным основанием такой веры, как это ни смешно, является та самая галерея дальних родственников, существование которых для тебя несомненнно, но на 90% подтверждено такой вот фотокарточкой, и лишь на 10% - детским воспоминанием о личной встрече на дне рождения давно умершей прабабушки.

Таким образом, это всего лишь вопрос дистанции. Просто почти вся фотография, которую знаем мы, слишком молода, чтобы в ней явно различался этот эффект. Отличие от гравюры в этом смысле лишь в том, что гравюра после того, как выветрится состряпанное автором зелье, остается лишь артефактом эпохи, а в фотографии всё же обнаружится на донышке твёрдый осадок документа.

[victorieuse.livejournal.com]

Беньямин отчасти об этом очень хорошо написал в "Краткой истории фотографии" в 1931 году. ) Очень поэтично.

Про твердый осадок документа вы здорово сформулировали. Но вот мне интересно- останется ли? Ведь в 16 веке они с той же серьезностью спорили о текстах. Тексты казались штуками "твердым осадком документа", как ни странно - они могли настолько сфальсифицировать реальность, что человек терялся. Будет ли так же восприниматься фотография лет через 200 - или же следующие поколения будут видеть "швы правдоподобия" точно так же, как мы сейчас видим в текстах, которые никому в голову ведь не придет теперь считать зеркалом реальности?

[dmmuzalev.livejournal.com]

Я думаю, останется. Наличие этого осадка объективно обусловлено - технологией получения изображения. Другой вопрос, будет ли увидено? Но это зависит не от свойств имеющихся феноменов, а от будущей культурной ситуации. На такой прогноз я не решусь :)

[victorieuse.livejournal.com]

Вот и я не решусь. )
Тем более, что даже "точные" нейрофизиологические данные будут касаться только нынешнего развития мозга- а не будущего. )