тоталитаризм и психоанализ
Jul. 31st, 2010 01:35 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
victorieuse1Какими же люди интересными вещами занимаются. И почему это так мало известно - вне их среды т.е. Я уже упоминала небольшой доклад психоаналитика Натальи Кигай о травме прошлого (Кигай, оказывается, была одним из 11 первых российских членов международного психоаналитического сообщества IPA (вот тут, на сайте МПО, лежит занятная история развития психоанализа в России - кстати, надо бы на их открытые вторники походить). А первым членом IPA, насколько я понимаю, в России был Игорь Кадыров. И вот нашла изложение его доклада 2000 года (на 8й Восточноевропейской психоаналитической конференции - и ответов ему).
"Пожалуй, все выступавшие на конференции сошлись бы в одном – оценка социальной реальности не дело психоаналитика. Тем не менее, как оказалось, аналитику есть, что сказать и об этом предмете. Так, в докладе И. Кадырова в качестве объяснительной модели была использована концепция психического пространства, выработанная в рамках кляйнианской и неокляйнианской теорий объектных отношений. Тем самым такая характерная черта тоталитарной социальности, как отсутствие внешнего и внутреннего личного пространства, была понята в контексте искажения диадных и триадных отношений. “Тоталитарные объекты сулят абсолютное счастье, поэтому коварно обещают слияние с архаическим материнским объектом и возврат в деструктивное нарциссическое состояние, в мир, не имеющий организации, в первобытный хаос, – пишет И. Кадыров. – Эти примитивные объекты также обладают способностью подстрекать индивида или группу людей к уничтожению всех барьеров, встречающихся на пути, которым ребенок идет к повторному воссоединению с телом матери. В этом случае реальность и мышление, олицетворяемые отцовским или “третьим” объектом, рассматриваются как препятствия и подлежат уничтожению” [1, с.31] . В роли подобного “третьего объекта”, открывающего для субъекта пространство рефлексии, было предложено рассматривать психоаналитика (для пациента) и сам западный психоанализ (для отечественных психотерапевтов). В блестящем и остроумном ответе Г. Голдсмита та же проблема была рассмотрена через призму понятия психического времени. Характеризуя искажения субъективного времени в столкновении с тоталитарной реальностью, автор цитирует Надежду Мандельштам: “Столкновение с иррациональной силой, иррациональной неизбежностью, иррациональным ужасом резко изменило нашу психику. Многие из нас поверили в неизбежность /.../ происходящего. Всех охватило сознание, что возврата нет. Это чувство было обусловлено опытом прошлого, предчувствием будущего и гипнозом настоящего” [1, с.67] . Подобным искажениям времени, по мнению автора, призвана противостоять работа аналитика: “Анализ – это техника, позволяющая работать со временем, устранять застывшие или монотонные свойства, которые оно приобретает в неврозах и травмах” [1, с.71] . По-видимому, здесь мы вправе поставить вопрос о социальном значении психоаналитической практики."
http://psyjournal.ru/j3p/pap.php?id=20000210
"Пожалуй, все выступавшие на конференции сошлись бы в одном – оценка социальной реальности не дело психоаналитика. Тем не менее, как оказалось, аналитику есть, что сказать и об этом предмете. Так, в докладе И. Кадырова в качестве объяснительной модели была использована концепция психического пространства, выработанная в рамках кляйнианской и неокляйнианской теорий объектных отношений. Тем самым такая характерная черта тоталитарной социальности, как отсутствие внешнего и внутреннего личного пространства, была понята в контексте искажения диадных и триадных отношений. “Тоталитарные объекты сулят абсолютное счастье, поэтому коварно обещают слияние с архаическим материнским объектом и возврат в деструктивное нарциссическое состояние, в мир, не имеющий организации, в первобытный хаос, – пишет И. Кадыров. – Эти примитивные объекты также обладают способностью подстрекать индивида или группу людей к уничтожению всех барьеров, встречающихся на пути, которым ребенок идет к повторному воссоединению с телом матери. В этом случае реальность и мышление, олицетворяемые отцовским или “третьим” объектом, рассматриваются как препятствия и подлежат уничтожению” [1, с.31] . В роли подобного “третьего объекта”, открывающего для субъекта пространство рефлексии, было предложено рассматривать психоаналитика (для пациента) и сам западный психоанализ (для отечественных психотерапевтов). В блестящем и остроумном ответе Г. Голдсмита та же проблема была рассмотрена через призму понятия психического времени. Характеризуя искажения субъективного времени в столкновении с тоталитарной реальностью, автор цитирует Надежду Мандельштам: “Столкновение с иррациональной силой, иррациональной неизбежностью, иррациональным ужасом резко изменило нашу психику. Многие из нас поверили в неизбежность /.../ происходящего. Всех охватило сознание, что возврата нет. Это чувство было обусловлено опытом прошлого, предчувствием будущего и гипнозом настоящего” [1, с.67] . Подобным искажениям времени, по мнению автора, призвана противостоять работа аналитика: “Анализ – это техника, позволяющая работать со временем, устранять застывшие или монотонные свойства, которые оно приобретает в неврозах и травмах” [1, с.71] . По-видимому, здесь мы вправе поставить вопрос о социальном значении психоаналитической практики."
http://psyjournal.ru/j3p/pap.php?id=20000210